Рыцарь - Страница 65

По старой римской дороге, минуя Каркассон и Кастельнодари, мы приблизились к столице Тулузского графства. Родриго красовался на чёрном, как смоль, жеребце покойного Гийома де Боша: как оказалось, после нашей размолвки в аббатстве Сен-Жебрак барон отправился в Эжль и выкупил-таки у епископа Готфрида Зверюгу.

Поезд виконта Безьерского состоял приблизительно из шестидесяти рыцарей и дам благородного происхождения, а что же до прочих сопровождающих: оруженосцев и слуг самого разного звания, то их было вчетверо или впятеро больше. По дороге к нам прибился балаган бродячих циркачей и жонглёров.

Жонглёрами здесь почему-то называли певцов и музыкантов. Впрочем, жонглировать эти артисты тоже умели. Виконт разрешил им ехать позади рыцарей и дам, но перед оруженосцами, к большому неудовольствию последних – ведь многие из них также были знатного рода. На стоянках жонглёры развлекали нас трюками и песнями, а также декламированием стихов. Впрочем, музыки и поэзии у нас и без этой компании было бы вдосталь – почти половина рыцарей из свиты виконта и даже несколько дам именовали себя «трубадурами», а посему полагали себя вправе терзать слух окружающих. Музыка была ещё ничего, но вот смысл, как сказали в России, смысл этих стихов без пол-литры не поймёшь. Я честно пытался разобраться. Положение рыцаря обязывает. Особенно если сам рыцарь слывёт незаурядным сочинителем. Но въехать в это словотворчество было не легче, чем скакать по болоту. Вроде бы и о любви поют, но настолько туманно и запутанно: один намёк указывает на другой намёк, третий – на неведомую тебе фразу, содержавшуюся в песне какого-нибудь другого трубадура, и так далее. Казалось, чем запутаннее песня, тем больше похвал она вызывает у окружающих. Чтобы не показаться окружающим полным валенком, вопросов я старался не задавать и по возможности делал вид, что в творчестве сём являюсь экспертом. Моё положение осложнялось тем, что настоящий Андрэ де Монгель тоже был трубадуром, и отнюдь не безызвестным. В начале путешествия до меня не раз и не два докапывались – хотели, чтобы я спел что-нибудь своё. Особенно замучили дамы. «Эн Андрэ, а это не вы ли сочинили кансону, посвящённую одной... не будем называть её имени... хи-хи-хи... марсельской баронессе?» Чтобы пресечь домогательства, я во всеуслышание заявил, что дал обет десять лет не трубадурствовать. Сработало. От меня отстали.

Я выяснил, что все здешние песни делились на две большие группы. Те, в которых пелось о любви (а таких было большинство), назывались кансонами, а те, которые были посвящены всем остальным событиям (например, войне, политике, нравам тех или иных владетельных синьоров), назывались сирвентами. Я также понял, что когда песня заканчивалась и начиналось её обсуждение, ни в коем случае нельзя было говорить ничего вроде банального: «Мне понравилось» или: «Мне не понравилось». Следовало выдать что-нибудь типа: «А вы заметили, в этой кансоне есть определённое изящество? Вот, например, во второй строфе?..» – и значительно при этом посмотреть на ту даму, которой предположительно эта кансона была посвящена. Дамы и трубадуры тут же приобретали столь же значительный и понимающий вид и переключались на следующую жертву, которая должна была выразить своё мнение по поводу услышанного.

Надо признать, что среди заумной лабуды редко, но попадались и интересные вещицы. Хороши были, например, сирвенты Бертрана де Борна. Но когда один из рыцарей стал вспоминать кое-какие старые сочинения этого трубадура, виконт Роже тут же приказал ему замолчать.

– И не вздумай этого в Тулузе петь, – прибавил Роже, – забыл, кто брат Раймоновой Иоанны? Скорее всего, он и сам на турнире будет. Так что помалкивай. Ссориться из-за тебя с английским королём мне неохота.

«Ага, – подумал я. – Есть шанс поглядеть на самого Ричарда Львиное Сердце». И заодно убедиться, что мои галлюцинации соответствуют (или не соответствуют) истине. М-да... Моя история закручивалась посложнее, чем местные канцоны. Истина, Ненависть и Сила. Чудотворец с еврейским именем Иммануил, прозрачно намекнувший на то, что пережил распятие. (Ну и что! Как будто распяли только Христа! Да в Древнем Риме распяли столько народу, что хватило бы немаленький город заселить!) Ещё – чудотворец Иммануил, залатавший мою шкуру и намекнувший (невнятно, по обыкновению всех пророков), что в происходящем со мной есть Великий Смысл (приятно, чёрт возьми!), но роль моя может быть весьма паскудной (а вот этого не надо!), если я облажаюсь.

Ладно, жизнь покажет. Что он там говорил насчёт Испании? Ладно, подождём. А пока повеселимся.

* * *

Тулуза. Граф Раймон встретил своего непокорного (воевали и не раз) вассала Роже с отменной любезностью. Видимо, на этот год приходилась мирная полоса их взаимоотношений.

Графу Раймону на вид было лет тридцать пять. Среднего роста, с тёмными волосами и смеющимися глазами, он двигался с прирождённой грацией, а беседы вёл с такой непринуждённостью, что вмиг очаровывал собеседника. Мы обменялись лишь несколькими словами, а я уже почувствовал симпатию к графу Тулузы.

Расположились мы не в самом городе, а в одном из предместий. Также поступали и другие прибывшие на празднество, ибо графский замок не мог разместить в себе всех гостей. Неподалёку от шатров уже велись работы по сооружению будущего ристалища: там возводили изгородь, ставили ворота в противоположных концах арены, плотники сколачивали скамьи и ложи для дам и благородных господ, укрывая их широкими навесами.

По устоявшейся уже традиции, прибыв в незнакомый город, я занялся осмотром местной экзотики. Тибо уныло тащился следом.